- Сообщения
- 680
- Реакции
- 119
Имя и фамилия: Артур Картрайт(Artur Kartright)
Дата рождения: 11.05.1997
Место рождения: США, г. Лос-Сантос
Место проживание: США, г. Полето Бей
Национальность: Американец
Семейное положение: Не женат
Темперамент: Холерик
Мать: Аниория Картрайт (Лос-Анджелес:Лос-Сантос)
Отец: Дмитрий Шепард (Гавайи: Улуи-Хаул)
Родители
Солнце пустыни Калифорнии, обжигающее и яркое блеска хрусталя свинцового, где шум ежегодного фестиваля “Горящий Человек”, где лозунг фестиваля был:
Где и познакомились, молодая Фитнес модель Аниория Картрайт, модель икона кассетных прилавков 90-х и главный тренер всех телевизоров, звуков зажигающихся энергичных песен, обтягивающих ярких вещей хорошо показывающих ее силуэт образцовой красоты, ободков и приятного нежного голоса который так и манил.
Дмитрий молодой серфер, победитель кубков: Золотой волны, четырежды награжденный Гран При Городских соревнований Большого Окуня и Кубка Белой пальмы.
Вся атмосфера тепла, огня и цвет старых карточек теплых оттенков желтого, покоряющих сердца всех американцев, которые приезжали из всех углов Штатов.
Куда песчаная буря пришла не на бархатных лапах. Она пришла, как туман Дэшила Хэммета над Сан-Франциско или туман Рэймонда Чендлера над Лос-Анджелесом. Накрыла палаточный городок жгучей коричневой метелью. Люди завязывали банданы на лицах и прятались. Никаких больше танцев у костра и огненных шоу. Люди бросали бонги и рассказывали истории при свете факелов. Тихо, из уважения к усопшему, поминали покинувших уютный табор;
На рассвете радио разразилось треском помех. Сквозь шум прорвался женский голос.
- Яркая Радуга, как ты слышишь? Добро пожаловать! Треск снова нарушил пыльную тишину. - Это Лакомка. У нас есть код "Мятный двор". Как слышно? Добро пожаловать!
С восходом солнца буря стихла. Рядом с утопающей в пыли рацией сверкнула «молния»; рука, торчащая из мокрого спального мешка: на каждом пальце замысловатый узор, вытравленный хной; ногти покрываются черным лаком; кольцо-хамелеон стало цвета оникса, значит, владелец испугался. Настроение было хуже некуда. Рука явно принадлежала не молодому человеку, лучшие годы человека давно прошли. Он шарил по песчаному полу, разбрасывая потухшие световые палочки, ожерелья из конфет и пачки мусорные, пока наконец не наткнулся на рацию. Он тихонько кашлянул и ответил:
- Радуга на связи.
— Слава богине, — ответила Аниория, Лакомка.
Совсем рядом лежало, свернувшись калачиком, обнаженное тело. Почти девочка. Крепко спит. Как в коме. Словно под действием заклинания, как в сказке. Кто-то надел ей на лицо и грудь звездочки. Соски темные и круглые, как сливы, и даже крупнее сливы. Звезды - красные, золотые и серебряные, фольгированные; такие учителя ставят учащимся отметки за домашнее задание. Кто-то сделал несмываемый маркер на лбу девушки. Радуга прочитала и поморщилась: «ДОЧЬ ПАААПИНА». Всмотрелся в почерк, вгляделся. Похоже, это не он.
Девушка так крепко спала, что даже рой мух, облепивших ее грудь, не разбудил ее. Радуга прогнала их. Такой пустой жест галантности. Мухи тут же вернулись на свои места, как грифы. И было это не важно, если рядом с Аниорией был ее новоиспеченный парень.
Родился и вырос в семье с двумя братьями которые старше меня на девять и четыре года, где я был и не образцом и не бездельником, но это и не важно когда лучше всего начать с того дня, когда я покину Берлингейм. Бурлингейм — частная школа в Сан-Матео-Юнион, Калифорния. Вы, должно быть, слышали о ней. Случайно вы видели рекламу. Это печать чуть ли не в тысяче журналов - эдакий хлыст, в победном футболе, в прыжках через обзоры. Как и все, что они делают в Бурлингейме, это играют в футбол. А я даже полей там никогда не видел. Под этой нагайкой Подписано: «С 1888 года в нашу школу попадают смелые и благородные юноши». Это ложь! Дворян там нет, да и в других школах тоже. И ни одного "благородного и храброго" я не встретил, ну может там есть один-два - и я посчитал.
Они были перед школой. Словом, все началось в субботу, когда шел футбольный матч с «Саксон Холл». Считалось, что для Сан-Матео этот матч — самый важный в мире. Матч был финальным, и если наша школа проигрывала, нам всем приходилось чуть ли не вешаться от горя. Помню тот день, часа в три, понял, черт знает где, на самой горе. Оттуда было видно все поле и то, как обе команды гонялись друг за другом из конца в конец. Я слышал только их крики. С нашей стороны орали во все горло - собралась вся школа, кроме меня, - а со своей стороны что-то вякали: в приезжем всегда участвовало мало людей. На футбольных матчах всегда мало девушек. Их могут носить только старшеклассники. Ужасная школа, мягко говоря. И я люблю быть там, где девушки, даже если они просто сидят, ничего не делая, только чешутся, вытирают носы или хихикают. Дочь нашего директора, дяди Кеннеди, часто ходит на игры, но это не та девушка, чтобы сходить по ней с ума. Хотя в целом это ничего. Однажды я сидел рядом с ней в автобусе, выезжал из округа и разговаривал. Я любил ее, хотя она и была с последующими, но мне нравилось то, что она была скромна и красива.
Я не пошел в поле и полез в гору, так как только что вернулся из Нью-Йорка с командой фехтовальщиков. Я капитан этой команды. Важный игрок. Мы поехали в Нью-Йорк, чтобы соревноваться со школой Макберни. Только конкурс не состоялся. Я забыл свои рапиры, костюмы и вообще всю эту форму в вагоне метро. Но это не совсем моя вина. Приходилось все время вскакивать, смотреть на схему, где это надо разместить. Словом, в Берлингейм мы вернулись не к обеду, а уже в половине третьего. Ребята бойкотировали меня всю дорогу. Даже смешно. А на футбол я не пошел, потому что собирался навестить дедушку Спенсера, моего учителя истории, попрощаться перед отъездом. Я не увижу его. И прислал мне записку, что хочет меня видеть перед отъездом, Сказал домой, чтобы я не возвращался.
«Моему дорогому внуку и ученику, от старика Спенсера, каждый год цикличен, тот, что ты потерял, обязательно придет снова и неважно когда, пройдет еще один год, но всегда будет момент, когда птицы вернуться к тем, кто им нравится, к тем, кто заботился о них и тем, кто одинок.
Словом, дело было в декабре, и было холодно, как у ведьмы на лоне, особенно на этом холме. На мне была только куртка — ни перчаток, ничего. У многих детей много неприятных детей. Чем дороже школа, тем больше в ней тщеславных. Словом, я стоял у этой горы, чуть жопу не отморозил. Но я почти не смотрел матч. И что-то я там чувствовал, потому что чувствовал, что прощаюсь с этой болезнью. Обычно я часто куда-то уезжаю, но никогда не думаю ни о каком прощении. Мне это не нравится. Я не думаю о том, грустно ли мне расставаться, неприятно. Но когда я покидаю место, мне нужно чувствовать, что я действительно покидаю его. А потом еще больше раздражает. Я счастливчик. Вдруг я вспомнила об одном и сразу о букете, который у меня остался навсегда.
Я вдруг вспомнил, как часто в октябре мы втроем — я, Роберт и Пол — пинали мяч перед учебным корпусом. Они хорошие ребята, особенно Роберт. Время шло к обеду, совсем стемнело, но мы все гоняли мяч и гоняли его. Уже совсем стемнело, мяча мы почти не видели, но жажда не утолялась. И все же это сработало. Наш учитель биологии господин Зембизи высунул голову из окна учебного корпуса и велел нам идти одеваться к ужину. Как только вспомнишь такое, сразу почувствуешь: тебе ничего не стоит уехать отсюда навсегда - так почти всегда бывает в моем месте жительства.
Однажды поздним вечером, в невыносимую жару, Папа повез нас всех на озеро. Ни на ком не было ничего, кроме плавок или купальника, и Мама заставила нас накинуть полотенца на спинки сидений, чтобы кожа не прилипала к винилу. Мы ехали по длинной дороге молча, как будто все сидели напротив телевизора, только перед глазами у нас была жара, в ушах — тоже.
Мама и я не умели плавать, поэтому Папа устроил нам небольшой круиз: она ухватилась сзади за его спину, я — за ее спину, и он поплыл, разводя вытянутые руки и по-лягушачьи отталкиваясь ниже нас ногами, а наши ноги с поджатыми пальцами просто волочились в воде.
Время от времени Мама показывала мне на что-то: вот утка, откинув назад голову на длинной шее, садится на воду и бьет перед собой крыльями, вот водный клоп на тоненьких ножках рябит поверхность озера.
— Не надо далеко, — просила она Папу, но он двигался дальше, гладко и неторопливо, и берег за нами вытягивался, утончался, гнулся и наконец превратился в поросший лесом полумесяц, немыслимо темный и далекий.
Посреди озера вода была темней и прохладней, и Папа вплыл прямо в скопление скользкой, черной как вар листвы. Мы с Мамой пытались отгрести ее от себя, но одной рукой надо было держаться, поэтому в конце концов листва стала кружиться около нас и липнуть пиявками к нашим ребрам и ногам. Папа схватил и поднял в воздух пригоршню листьев, жижа стала просачиваться у него между пальцами, усеивая воду крапинками, и тут же появились рыбки величиной с сигарету и принялись клевать кусочки листьев.
— Слишком далеко заплыли, — сказала Мама. — Давай обратно.
— Скоро, — сказал Папа.
Это ненормально, начала говорить Мама, что Папа так хорошо умеет плавать, как будто родился здесь, в этой глубинке, а не в шести часах езды к югу, не в Гавайях. В Лос Анджелесе, сказала она, никто плавать не умеет. Больше всего воды в одном месте она видела, когда кто-нибудь из мужчин квартала открывал пожарный гидрант. Она сказала, что никогда не прыгала через струю, как другие дети, — грубая забава, ничего приятного, — но ей нравилось стоять поодаль, на краю тротуара, и чувствовать, как вода заливает щиколотки.
— Я замужняя уже была и родила трех мальчиков, когда первый раз вошла во что-то поглубже, чем лужа, — сказала она.
После этого дня прошедшего быстро но запоминающегося навсегда, я и дальше был рад вспоминать эти моменты…
Взрослый я, добился своего, о мечте своего детства Дочери моего Директора школы, и вот тот момент где мы смотрели друг на друга и не могли двинуться с места.
Артур потрясенно молчал. Сначала София испугалась, что он ее просто не узнает, а через секунду уже ругала себя за то, что приехала вот так – без предупреждения. Надо сказать что-нибудь, разбить эту ужасную тишину, но слова застревали на языке, казались глупыми и ненужными.
Воспоминания об их общем лете вновь нахлынули на Софию. Глядя на Артура, она решила, что он почти не изменился. И выглядит очень неплохо. Хоть на нем обычная рубашка, небрежно заправленная в старые потертые джинсы, под ней скрываются все те же широкие плечи, плоский живот и узкая талия. Загорел так, будто все лето работал на открытом воздухе. Шевелюра чуточку поредела, а в общем – тот же Артур, каким она помнила его все эти годы. Немного успокоившись, Элли глубоко вздохнула и улыбнулась:
– Здравствуй, Артур. Вот… решила тебя навестить.
Эти слова, казалось, разбудили Артура; он в изумлении посмотрел на гостью. Потом недоуменно потряс головой и неуверенно улыбнулся в ответ.
– Ты откуда?.. – забормотал он. Потер рукой подбородок. Небритый – заметила София. – Это на самом деле ты? Поверить не могу…
По голосу Артура София поняла, что он еще не оправился от шока, и вдруг впервые осознала: все происходит на самом деле – она здесь и видит его. Что-то шевельнулось в душе, что-то давнее, казалось, похороненное навсегда, что-то, от чего на секунду закружилась голова. София попыталась взять себя в руки. Она не ожидала, что все будет вот так…
Однако чувство, несмотря на все ее старания, не только не угасало, а становилось все сильнее, и София вдруг снова ощутила себя пятнадцатилетней. Словно и не было прошедших лет, словно все ее мечты еще могут сбыться. Словно она вернулась домой. Они молча качнулись навстречу друг другу, движением естественным, как окружающая природа. Артур обвил руками Софию за талию и прижал к себе. Они крепко обнялись, пытаясь поверить в реальность происходящего, и разделявшие их четырнадцать лет исчезли, будто растаяв в предзакатных сумерках.
Дата рождения: 11.05.1997
Место рождения: США, г. Лос-Сантос
Место проживание: США, г. Полето Бей
Национальность: Американец
Семейное положение: Не женат
Темперамент: Холерик
Мать: Аниория Картрайт (Лос-Анджелес:Лос-Сантос)
Отец: Дмитрий Шепард (Гавайи: Улуи-Хаул)
Родители
Солнце пустыни Калифорнии, обжигающее и яркое блеска хрусталя свинцового, где шум ежегодного фестиваля “Горящий Человек”, где лозунг фестиваля был:
Калифорния умеет зажигать,
Калифорния умеет отжигать!
В Лос-Анджелесе,
В старом добром Уоттсе,
И в городе Комптоне –
Рок-н-Ролл жив, живее всех живых
Калифорния умеет отжигать!
В Лос-Анджелесе,
В старом добром Уоттсе,
И в городе Комптоне –
Рок-н-Ролл жив, живее всех живых
Где и познакомились, молодая Фитнес модель Аниория Картрайт, модель икона кассетных прилавков 90-х и главный тренер всех телевизоров, звуков зажигающихся энергичных песен, обтягивающих ярких вещей хорошо показывающих ее силуэт образцовой красоты, ободков и приятного нежного голоса который так и манил.
Дмитрий молодой серфер, победитель кубков: Золотой волны, четырежды награжденный Гран При Городских соревнований Большого Окуня и Кубка Белой пальмы.
Вся атмосфера тепла, огня и цвет старых карточек теплых оттенков желтого, покоряющих сердца всех американцев, которые приезжали из всех углов Штатов.
Куда песчаная буря пришла не на бархатных лапах. Она пришла, как туман Дэшила Хэммета над Сан-Франциско или туман Рэймонда Чендлера над Лос-Анджелесом. Накрыла палаточный городок жгучей коричневой метелью. Люди завязывали банданы на лицах и прятались. Никаких больше танцев у костра и огненных шоу. Люди бросали бонги и рассказывали истории при свете факелов. Тихо, из уважения к усопшему, поминали покинувших уютный табор;
На рассвете радио разразилось треском помех. Сквозь шум прорвался женский голос.
- Яркая Радуга, как ты слышишь? Добро пожаловать! Треск снова нарушил пыльную тишину. - Это Лакомка. У нас есть код "Мятный двор". Как слышно? Добро пожаловать!
С восходом солнца буря стихла. Рядом с утопающей в пыли рацией сверкнула «молния»; рука, торчащая из мокрого спального мешка: на каждом пальце замысловатый узор, вытравленный хной; ногти покрываются черным лаком; кольцо-хамелеон стало цвета оникса, значит, владелец испугался. Настроение было хуже некуда. Рука явно принадлежала не молодому человеку, лучшие годы человека давно прошли. Он шарил по песчаному полу, разбрасывая потухшие световые палочки, ожерелья из конфет и пачки мусорные, пока наконец не наткнулся на рацию. Он тихонько кашлянул и ответил:
- Радуга на связи.
— Слава богине, — ответила Аниория, Лакомка.
Совсем рядом лежало, свернувшись калачиком, обнаженное тело. Почти девочка. Крепко спит. Как в коме. Словно под действием заклинания, как в сказке. Кто-то надел ей на лицо и грудь звездочки. Соски темные и круглые, как сливы, и даже крупнее сливы. Звезды - красные, золотые и серебряные, фольгированные; такие учителя ставят учащимся отметки за домашнее задание. Кто-то сделал несмываемый маркер на лбу девушки. Радуга прочитала и поморщилась: «ДОЧЬ ПАААПИНА». Всмотрелся в почерк, вгляделся. Похоже, это не он.
Девушка так крепко спала, что даже рой мух, облепивших ее грудь, не разбудил ее. Радуга прогнала их. Такой пустой жест галантности. Мухи тут же вернулись на свои места, как грифы. И было это не важно, если рядом с Аниорией был ее новоиспеченный парень.
Детство
Родился и вырос в семье с двумя братьями которые старше меня на девять и четыре года, где я был и не образцом и не бездельником, но это и не важно когда лучше всего начать с того дня, когда я покину Берлингейм. Бурлингейм — частная школа в Сан-Матео-Юнион, Калифорния. Вы, должно быть, слышали о ней. Случайно вы видели рекламу. Это печать чуть ли не в тысяче журналов - эдакий хлыст, в победном футболе, в прыжках через обзоры. Как и все, что они делают в Бурлингейме, это играют в футбол. А я даже полей там никогда не видел. Под этой нагайкой Подписано: «С 1888 года в нашу школу попадают смелые и благородные юноши». Это ложь! Дворян там нет, да и в других школах тоже. И ни одного "благородного и храброго" я не встретил, ну может там есть один-два - и я посчитал.
Они были перед школой. Словом, все началось в субботу, когда шел футбольный матч с «Саксон Холл». Считалось, что для Сан-Матео этот матч — самый важный в мире. Матч был финальным, и если наша школа проигрывала, нам всем приходилось чуть ли не вешаться от горя. Помню тот день, часа в три, понял, черт знает где, на самой горе. Оттуда было видно все поле и то, как обе команды гонялись друг за другом из конца в конец. Я слышал только их крики. С нашей стороны орали во все горло - собралась вся школа, кроме меня, - а со своей стороны что-то вякали: в приезжем всегда участвовало мало людей. На футбольных матчах всегда мало девушек. Их могут носить только старшеклассники. Ужасная школа, мягко говоря. И я люблю быть там, где девушки, даже если они просто сидят, ничего не делая, только чешутся, вытирают носы или хихикают. Дочь нашего директора, дяди Кеннеди, часто ходит на игры, но это не та девушка, чтобы сходить по ней с ума. Хотя в целом это ничего. Однажды я сидел рядом с ней в автобусе, выезжал из округа и разговаривал. Я любил ее, хотя она и была с последующими, но мне нравилось то, что она была скромна и красива.
Я не пошел в поле и полез в гору, так как только что вернулся из Нью-Йорка с командой фехтовальщиков. Я капитан этой команды. Важный игрок. Мы поехали в Нью-Йорк, чтобы соревноваться со школой Макберни. Только конкурс не состоялся. Я забыл свои рапиры, костюмы и вообще всю эту форму в вагоне метро. Но это не совсем моя вина. Приходилось все время вскакивать, смотреть на схему, где это надо разместить. Словом, в Берлингейм мы вернулись не к обеду, а уже в половине третьего. Ребята бойкотировали меня всю дорогу. Даже смешно. А на футбол я не пошел, потому что собирался навестить дедушку Спенсера, моего учителя истории, попрощаться перед отъездом. Я не увижу его. И прислал мне записку, что хочет меня видеть перед отъездом, Сказал домой, чтобы я не возвращался.
«Моему дорогому внуку и ученику, от старика Спенсера, каждый год цикличен, тот, что ты потерял, обязательно придет снова и неважно когда, пройдет еще один год, но всегда будет момент, когда птицы вернуться к тем, кто им нравится, к тем, кто заботился о них и тем, кто одинок.
Словом, дело было в декабре, и было холодно, как у ведьмы на лоне, особенно на этом холме. На мне была только куртка — ни перчаток, ничего. У многих детей много неприятных детей. Чем дороже школа, тем больше в ней тщеславных. Словом, я стоял у этой горы, чуть жопу не отморозил. Но я почти не смотрел матч. И что-то я там чувствовал, потому что чувствовал, что прощаюсь с этой болезнью. Обычно я часто куда-то уезжаю, но никогда не думаю ни о каком прощении. Мне это не нравится. Я не думаю о том, грустно ли мне расставаться, неприятно. Но когда я покидаю место, мне нужно чувствовать, что я действительно покидаю его. А потом еще больше раздражает. Я счастливчик. Вдруг я вспомнила об одном и сразу о букете, который у меня остался навсегда.
Я вдруг вспомнил, как часто в октябре мы втроем — я, Роберт и Пол — пинали мяч перед учебным корпусом. Они хорошие ребята, особенно Роберт. Время шло к обеду, совсем стемнело, но мы все гоняли мяч и гоняли его. Уже совсем стемнело, мяча мы почти не видели, но жажда не утолялась. И все же это сработало. Наш учитель биологии господин Зембизи высунул голову из окна учебного корпуса и велел нам идти одеваться к ужину. Как только вспомнишь такое, сразу почувствуешь: тебе ничего не стоит уехать отсюда навсегда - так почти всегда бывает в моем месте жительства.
Юность
Однажды поздним вечером, в невыносимую жару, Папа повез нас всех на озеро. Ни на ком не было ничего, кроме плавок или купальника, и Мама заставила нас накинуть полотенца на спинки сидений, чтобы кожа не прилипала к винилу. Мы ехали по длинной дороге молча, как будто все сидели напротив телевизора, только перед глазами у нас была жара, в ушах — тоже.
Мама и я не умели плавать, поэтому Папа устроил нам небольшой круиз: она ухватилась сзади за его спину, я — за ее спину, и он поплыл, разводя вытянутые руки и по-лягушачьи отталкиваясь ниже нас ногами, а наши ноги с поджатыми пальцами просто волочились в воде.
Время от времени Мама показывала мне на что-то: вот утка, откинув назад голову на длинной шее, садится на воду и бьет перед собой крыльями, вот водный клоп на тоненьких ножках рябит поверхность озера.
— Не надо далеко, — просила она Папу, но он двигался дальше, гладко и неторопливо, и берег за нами вытягивался, утончался, гнулся и наконец превратился в поросший лесом полумесяц, немыслимо темный и далекий.
Посреди озера вода была темней и прохладней, и Папа вплыл прямо в скопление скользкой, черной как вар листвы. Мы с Мамой пытались отгрести ее от себя, но одной рукой надо было держаться, поэтому в конце концов листва стала кружиться около нас и липнуть пиявками к нашим ребрам и ногам. Папа схватил и поднял в воздух пригоршню листьев, жижа стала просачиваться у него между пальцами, усеивая воду крапинками, и тут же появились рыбки величиной с сигарету и принялись клевать кусочки листьев.
— Слишком далеко заплыли, — сказала Мама. — Давай обратно.
— Скоро, — сказал Папа.
Это ненормально, начала говорить Мама, что Папа так хорошо умеет плавать, как будто родился здесь, в этой глубинке, а не в шести часах езды к югу, не в Гавайях. В Лос Анджелесе, сказала она, никто плавать не умеет. Больше всего воды в одном месте она видела, когда кто-нибудь из мужчин квартала открывал пожарный гидрант. Она сказала, что никогда не прыгала через струю, как другие дети, — грубая забава, ничего приятного, — но ей нравилось стоять поодаль, на краю тротуара, и чувствовать, как вода заливает щиколотки.
— Я замужняя уже была и родила трех мальчиков, когда первый раз вошла во что-то поглубже, чем лужа, — сказала она.
После этого дня прошедшего быстро но запоминающегося навсегда, я и дальше был рад вспоминать эти моменты…
Взрослая жизнь
Взрослый я, добился своего, о мечте своего детства Дочери моего Директора школы, и вот тот момент где мы смотрели друг на друга и не могли двинуться с места.
Артур потрясенно молчал. Сначала София испугалась, что он ее просто не узнает, а через секунду уже ругала себя за то, что приехала вот так – без предупреждения. Надо сказать что-нибудь, разбить эту ужасную тишину, но слова застревали на языке, казались глупыми и ненужными.
Воспоминания об их общем лете вновь нахлынули на Софию. Глядя на Артура, она решила, что он почти не изменился. И выглядит очень неплохо. Хоть на нем обычная рубашка, небрежно заправленная в старые потертые джинсы, под ней скрываются все те же широкие плечи, плоский живот и узкая талия. Загорел так, будто все лето работал на открытом воздухе. Шевелюра чуточку поредела, а в общем – тот же Артур, каким она помнила его все эти годы. Немного успокоившись, Элли глубоко вздохнула и улыбнулась:
– Здравствуй, Артур. Вот… решила тебя навестить.
Эти слова, казалось, разбудили Артура; он в изумлении посмотрел на гостью. Потом недоуменно потряс головой и неуверенно улыбнулся в ответ.
– Ты откуда?.. – забормотал он. Потер рукой подбородок. Небритый – заметила София. – Это на самом деле ты? Поверить не могу…
По голосу Артура София поняла, что он еще не оправился от шока, и вдруг впервые осознала: все происходит на самом деле – она здесь и видит его. Что-то шевельнулось в душе, что-то давнее, казалось, похороненное навсегда, что-то, от чего на секунду закружилась голова. София попыталась взять себя в руки. Она не ожидала, что все будет вот так…
Однако чувство, несмотря на все ее старания, не только не угасало, а становилось все сильнее, и София вдруг снова ощутила себя пятнадцатилетней. Словно и не было прошедших лет, словно все ее мечты еще могут сбыться. Словно она вернулась домой. Они молча качнулись навстречу друг другу, движением естественным, как окружающая природа. Артур обвил руками Софию за талию и прижал к себе. Они крепко обнялись, пытаясь поверить в реальность происходящего, и разделявшие их четырнадцать лет исчезли, будто растаяв в предзакатных сумерках.
Последнее редактирование:
